Of condemnations
Jan. 25th, 2009 12:12 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
re_miel Некоторое время назад, в процессе обсуждения того, как мы хотим переводить текст Уайльдовской "Саломеи", случилось прекрасное. Ибо как еще можно назвать то, когда много много предложений и прочих размахиваний руками вдруг сводятся к двум-трем словам. Сердце горного хрусталя. Так вот, излагал я пространно про тот органичный сплав сакрального и вульгарного, которого мы хотим достичь, с примерами и размерами, а мне вдруг сказали три слова. Название стихотворения и имя автора. И все - дальше можно было ничего не говорить. Стихотворение это я читал очень давно, но забыть его сложно. Хочу, многолюбезные френды, с вами им поделится - пусть вам тоже будет, что забывать. :) Тут еще и совершенно прекрасный русский перевод нашелся.
Я не скажу вам сейчас, что вы будете читать. Чтобы не портить эффект для тех, кто прочтет это в первый раз. Да и не в первый тоже. Читайте вслепую, читайте, не зная, чего ожидать. Так будет лучше. Честным будет предупредить, правда, что слабонервным под кат лучше не заходить. Равно как и людям с комплексами. Так тоже будет лучше. :)
Как шар сухой травы по плитам мостовой,
По пыльному двору катает сердце ветер,
И мрамор оплела лазурь, как будто ветка,
В ночи открылась дверь – мой дом, спаситель мой.
И привкус табака, и мертвый соловей,
Испуганный зрачок, искривленные губы,
И сжавшийся кулак грозил небесной глыбе,
И вот твое лицо лежит в руке моей.
Мне кажется, оно картонной легче маски
И тяжелее, чем в руках ростовщика
Ворованный брильянт. В слезах твоя щека,
И ветка надо лбом, словно плюмаж на каске.
Ты – греческий пастух. Суровые черты
Трепещут в глубине моих ладоней жадных,
Твой нос – как птичий клюв с мазками крови ржавой,
Твой рот – могильный холм, твои глаза – цветы.
Зловещей чистоты алмазная игра,
Кто волосы твои запорошил звездами,
Кто увенчал твой лоб терновыми шипами,
Каких эпилепсий ты мученик и раб?
Скажи, что за беда твой взгляд заволокла
Отчаяньем таким, что выше не бывало,
И боль скривила рот, как вдовье покрывало,
Накинутое на лицо и зеркала?
Не надо нынче петь о лунном короле,
Стань, мальчик золотой, принцессою прекрасной,
Мечтающей в ночи о поцелуе страстном.
Нет, лучше юнгой стань на быстром корабле.
На мостик корабля ты вечером взойдешь
И тихо запоешь "Ave Maria Stella",
Под взглядом матросни пленительное тело
Заставит трепетать пронзительная дрожь.
Войти в тебя... гляди, как жезл поднялся.
На палубе гурьбой стоят матросы ваши,
Держа кулак в штанах и голову задравши,
Любуясь, как вонзен рангоут в небеса.
Откуда ты метешь, о королевский отпрыск,
Снег на листы страниц в твоей немой тюрьме?
Нет, ты не человек, ты торжество, ты отблеск,
Петух, поющий смерть! Фантом, живущий вне!
На войлочных ногах охранник, как гиена,
Подкрадется в ночи, нам преграждая путь.
А где-то, говорят, есть жаркая Гвиана,
Будь проклята она. Благословенна будь.
О нежность кандалов, ласкающих до дрожи!
О небо над тюрьмой, о милость палачей,
Прозрачность ранних утр, безумие ночей,
Обритая башка, тепло атласной кожи.
Давай мечтать о нем, плечах его литых,
Огромном, словно мир, жестоком и неверном.
Он обнаженных нас замкнет в своих тавернах,
На жарком животе меж бедер золотых.
Пленительный самец, как статуя, сложенный,
Чье семя окропит гвоздику и левкой,
Вот он твою ладонь берет своей рукой
И на бедро кладет, и ждет, завороженный.
Вкус грусти на губах! И терпкая печаль,
Растущая во мне, бессильная, как ярость!
Прощайте навсегда, возлюбленные ядра!
Мой дерзкий, мой хмельной, мой злой, и ты –прощай.
Не надо, мальчик, петь, оставьте свой задор,
Ты в деву превратись, послушайся, не мешкай,
Или ребенком стань, давно во мне умершим.
Меня еще тогда не разрубил топор.
Прекрасное дитя, вот мы с тобой вдвоем,
Склонись мне на постель, возьми его губами,
Впусти в себя, и он горячими толчками
Тебе расскажет о возлюбленном твоем.
Вот он поет о том, что больше никогда
Наездник молодой тебя не одолеет.
О мне б твое лицо, и круглые колени,
И шею нежную, о мне б твои года!
Украсть твою лазурь в зловещих пятнах крови,
Как воинство на смотр, я б смерти все собрал,
И собственную смерть, как статую ваял,
Чтоб это был шедевр на пьедестале-кроне.
Торжественный рассвет, ром, сигаретный дым,
Табачный ореол, тюремщики шеренгой
Парят в моей тюрьме. Здесь царствует один
Тот арестант-фантом с набухшею ширинкой.
Мелодия живет на сумрачной земле,
Как сутенера крик, протяжный, потрясенный,
Как каторжника вой, отчаянно-влюбленный,
Как висельника рев, взлетевшего в петле.
Так спят в шестнадцать лет и молятся во сне
Спасительной ладье, спасательному кругу,
Но ни один матрос им не протянет руку.
А рядом с ним другой спит, прислонясь к стене.
Ты видишь тех рантьерш? Послушай-ка, остынь,
Притворщик-лицедей, и, усмехнувшись горько,
Ты просто подойдешь и перережешь горло
Какой-нибудь из тех зажравшихся гусынь.
А как сойдет с небес железный всадник хмурый,
Невозмутим, как Бог, чуть различим во мгле,
Ты оказавшись с ним на выжженной земле,
Не бойся, не дрожи перед его прищуром.
Гранитная скала на шерстяном ковре,
Кулак прижат к бедру, вы слышите, идет он,
Его безгрешна плоть, и взгляд его наметан,
Он выберет тебя, как принято в игре.
Достанется ему прекраснейший юнец.
Как робок ты еще, неловкий недотрога.
Но успокой свой страх, уйми свою тревогу,
И в рот возьми его, как мальчик – леденец.
Впусти, как в темный храм, вглубь горла твоего
Мой воспаленный жезл, не дай ему пощады,
Покусывай, целуй, возьми его за щеку,
Глотай, и извергай, и отвергай его!
Чуть отстранись, взгляни, я все тебе отдам,
Он, устремясь вперед, твою пронзает душу,
Увидев, как он тверд, прекрасен и послушен,
Ты, низко поклонясь, скажи ему: "Мадам!"
Послушайте, Мадам! Здесь невозможно боле!
Здесь призраки живут! Тюрьма-фантом парит!
На помощь, мы летим! Ты всех нас забери
В небесный свой покой, благодаренье Богу!
Ты солнце позови, пускай укажет путь.
Всех петухов – под нож! Всех палачей – в колодцы!
За прутьями тюрьмы день злобно усмехнется:
Тюрьма – чтоб умереть. Запомнил? не забудь.
Нет у меня брони. И ненависти тоже.
Стою, незащищен, одетый в легкий плащ,
А над воротничком – полоска белой кожи,
Чтоб именно сюда поцеловал палач.
О солнце надо мной! Испанской ночи тяжесть!
Войди в мои глаза – они умрут с зарей.
Войди в мою тюрьму и дверь мою открой,
И уведи меня скитаться и бродяжить.
Проснутся небеса и травы поутру,
И птицы запоют, и лепестки прогнутся,
И черные луга росою захлебнутся,
И колокол пробьет. Лишь я один умру,
Приди ко мне сюда и в полночь разбуди,
Здесь обитаю я, приговоренный к смерти,
Что хочешь вытворяй: ругай, кусайся, смейся,
Терзай зубами плоть... Но только лишь приди.
Здесь есть еще пока немного сигарет,
Здесь есть еще о чем нам говорить и плакать,
Зачем же, трибунал, ты отдаешь на плаху
Убийцу, красотой затмившего рассвет?
Любовь, приди ко мне, ты проскользни по-лисьи,
Минуя коридор и лестничный пролет,
Изящней, чем пастух, и легче, чем полет
Подхваченных огнем осенних желтых листьев.
Сквозь стены проберись, охрану разбуди,
Взметнись по проводам, спустись по водостоку,
Молись и матерись, отдайся злу и року,
Хотя б за полчаса до смерти, но приди.
А в камере моей, открытой пенью сосен,
Под колыбельную медлительной реки
Качаются у стен пустые гамаки,
Их некогда сплели усталые матросы.
Развей же этот бред, мой утешитель – ад,
Где, к радости моей, прекрасные драгуны
Достали из штанов тяжелые бутоны,
И сокрушил меня их душный аромат.
Кто нацарапал здесь пленительную розу,
На гипсовой стене наш сокровенный знак,
Кто в камере упал на сгнивший мой тюфяк
И, утром пробудясь, меня не вспомнил сразу?
Придумай страшный жест, чем хуже, тем верней,
Кради детей, калечь, скрывайся от полиций,
Уродуй красоту и деформируй лица,
В Гвиану отправляй на каторгу парней.
О старый Марони, о нежная Кайенна,
Склоненные тела взволнованной братвы,
Он чей-то подобрал окурок из травы
И курит не спеша, чуть подогнув колено.
Средь сосен молодых, что устремились ввысь,
Средь папоротников посередине круга,
Он знает, возведут в священный сан супруга,
И терпеливо ждет, на локти опершись.
И старые коты спешат увидеть снова
Тот ритуал. И член ладонями обняв,
Хоть капельку росы, хоть искорку огня
Пытаются добыть из прутика сухого.
И паханы в кругу стоят, склонившись ниц,
Как перед алтарем. Не слышны разговоры,
Умолкли голоса и затихают споры,
И к небу поднялись окружья ягодиц.
Весь в жестах кружевных, как в платье подвенечном.
И, опершись плечом на сломанную ветвь,
Ты куришь. И летит дымок белесый вверх,
А каторжники все, как в танце бесконечном,
Вальсируя в траве, придут, чтобы забрать,
Отнять по-воровски у этих губ любимых
Сладчайшее кольцо взметнувшегося дыма,
Одно кольцо всего. О торжествуй, мой брат!
Стальное божество, невидимое, злое,
Стоишь, невозмутим и недвижим, пока
Поющая струна большого гамака
Не вознесет тебя, поднявши над землею.
И вот твоя душа с высоких гор глядит,
Поющая взахлеб, парящая, как в танце.
Здесь беглый арестант лежать в траве остался
Без мыслей о тебе и с пулею в груди.
Мой мальчик, воспари, и я с тобой сольюсь,
Мне важно, чтоб и здесь я оказался первым,
А на двоих один глоток тягучей спермы,
Чтоб оплодотворить супружеский союз.
Прижмись ко мне сильней, и я в тебя войду,
Дугою изогнись, и я лишусь рассудка
От счастья обнимать последнего ублюдка,
Какого только Бог мог сотворить в бреду.
Мой мраморный солдат бросается в геенну.
Испепели меня! я к гибели готов!
Ну что же вы, смелей, вылазьте из прудов,
Болот и грязных луж, отравлены гниеньем.
Погубленные мной! Придите же за мной!
Измученный Давид, я жизнь тесал, как камень.
Но красота, Господь, я ей служил – руками,
Плечами, животом и клеткою грудной.
В курятнике петух и жаворонок гальский,
Молочницы бидон и крона надо мной...
Все это ясный нимб над аспидной тюрьмой.
Еще квадрат окна и шум шагов по гальке.
Я вот он, господа! Когда придет конец
И голова моя с твоей на плаху ляжет,
Пускай потом она подкатится поближе
К тебе, к твоим плечам, мой ангел, мой птенец.
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
В горячечном бреду, в неосторожном сне,
Я знаю, что любовь – всего лишь мальчик-призрак,
Что промелькнет в зрачке, как в замутненной призме,
Чей взгляд меня распял на каменной стене.
Не отвергай, когда звучит мотив святой
В языческом твоем цыганском сердце. Боже!
Я от тоски загнусь, коль не удастся больше
Прижать тебя к себе, накрыть тебя собой.
Прости меня, мой Бог, я прожил недостойно!
Но все же я страдал, и плакал, и тонул,
И с мукой покидал любимую страну,
Так может, хоть теперь, Господь мой, я спокойно
В твоих руках усну.
В чертогах ледяных, надежных, как броня,
В обители твоей. В смятении великом
Не я ли, мой Отец, тебя восславил криком:
"Да будет вечно бог, что пестует меня!"
Гермес с нежнейшим ликом,
У смерти я прошу, чтоб подарила ночи
Спокойных долгих снов, беззвездный небосвод,
И колокольный звон, и больше ничего.
Вот разве что еще гирлянду ангелочков
На елку в Рождество.
Еще не завтра я взойду на гильотину,
И к темным небесам не завтра вознесусь.
А выше этажом мой бог, мой Иисус
Не спит. Его ноги в подкованном ботинке
Я головой коснусь.
Спит мертвым сном тюрьма. И мы тревожно спим.
Спит рядом за стеной сосед мой – эпилептик.
А нашим морякам по бесконечной Лете,
Не просыпаясь, плыть к Америкам другим.
Имя стиха - “Смертник”. Автор - Жан Жене.
© «Чудо о розе. Смертник» (Перевод: с французского А. Смирновой.) СПб.: Инапресс. 1998, 304 стр.
Ну и для гурманов - оригинал.
Jean Genet. LE CONDAMNÉ À MORT
A la mémoire de Maurice Pilorge, assasin de vingt ans
Le vent qui roule un cœur sur le pavé des cours,
Un ange qui sanglotte accroché dans un arbre,
La colonne d'azur qu'entortille le marbre
Font ouvrir dans ma nuit des portes de secours.
Un pauvre oiseau qui tombe et le goût de la cendre,
Le souvenir d'un œil endormi sur le mur,
Et ce poing douloureux qui menace l'azur
Font au creux de ma main ton visage descendre.
Ce visage plus dur et plus léger qu'un masque,
Et plus lourd à ma main qu'aux doigts du réceleur
Le joyau qu'il convoite; il est noyé de pleurs.
Il est sombre et féroce, un bouquet vert le casque.
Ton visage est sévère: il est d'un pâtre grec.
Il reste frémissant aux creux de mes mains closes.
Ta bouche est d'une morte et tes yeux sont des roses,
Et ton nez d'un archange est peut-être le bec.
Le gel étincelant de ta pudeur méchante
Qui poudrait tes cheveux de clairs astres d'acier,
Qui couronnait ton front des pines du rosier
Quel haut-mal l'a fondu si ton visage chante?
Dis-moi quel malheur fou fait éclater ton œil
D'un désespoir si haut que la douleur farouche,
Affolée, en personne, orne ta ronde bouche
Malgré tes pleurs glacés, d'un sourire de deuil?
Ne chante pas ce soir les « Costauds de la Lune »!
Gamin d'or sois plutôt princesse d'une tour
Rêvant mélancolique à notre pauvre amour;
Ou sois le mousse blond qui veille à la grand'hune.
Et descend vers le soir pour chanter sur le pont
Parmi les matelots à genoux et nus tête
L'ave maris stella. Chaque marin tient prête
Sa verge qui bondit dans sa main de fripon.
Et c'est pour t'emmancher, beau mousse d'aventure
Qu'ils bandent sous leur froc les matelots musclés.
Mon Amour, mon Amour, voleras-tu les clés
Qui m'ouvriront ce ciel où tremble la mature
D'où tu sèmes, royal, les blancs enchantements
Qui neigent sur mon page, en ma prison muette:
L'épouvante, les morts dans les fleurs de violette....
La mort avec ses coqs; Ses fantômes d'amants...
Sur ses pieds de velours passe un garde qui rôde.
Repose en mes yeux creux le souvenir de toi.
Il se peut qu'on s'évade en passant par le toit.
On dit que la Guyane est une terre chaude.
O la douceur du bagne impossible et lointain!
O le ciel de la Belle, ô la mer et les palmes,
Les matins transparents, les soirs fous, les nuits calmes,
O les cheveux tondus et les Peaux-de-Satin!
Rêvons ensemble, Amour, à quelque dur amant
Grand comme l'Univers mais le corps taché d'ombres
Qui nous bouclera nus dans ces auberges sombres,
Entre ses cuisses d'or, sur son ventre fumant,
Un mac éblouissant taillé dans un archange
Bandant sur les bouquets d'œillets et de jasmins
Que porteront tremblants tes lumineuses mains
Sur son auguste flanc que ton baiser dérange.
Tristesse dans ma bouche! Amertume gonflant
Gonflant mon pauvre cœur! Mes amours parfumées
Adieu vont s'en aller! Adieu couilles aimées!
O sur ma voix coupée adieu chibre insolent!
Gamin ne chantez pas, posez votre air d'apache!
Soyez la jeune fille au pur cou radieux,
Ou si tu n'as de peur l'enfant mystérieux
Mort en moi bien avant que me tranche la hache.
Enfant d'honneur si beau couronné de lilas!
Penche-toi sur mon lit, laisse ma queue qui monte
Frapper ta joue dorée. Écoute il te raconte,
Ton amant l'assassin sa geste en mille éclats.
Il chante qu'il avait ton corps et ton visage,
Ton cœur que n'ouvriront jamais les éperons
D'un cavalier massif. Avoir tes genoux ronds!
Ton cou frais, ta main douce, ô môme avoir ton âge!
Voler voler ton ciel éclaboussé de sang
Et faire un seul chef d'œuvre avec les morts cueillies
Ça et là dans les prés, les haies, morts éblouies
De préparer sa mort, son ciel adolescent...
Les matins solennels, le rhum, la cigarette...
Les ombres du tabac, du bagne et des marins
Visitent ma cellule où me roule et m'étreint
Le spectre d'un tueur à la lourde braguette.
La chanson qui traverse un monde ténébreux
C'est le cri d'un marlou porté par la musique.
C'est le chant d'un pendu raidi comme une trique.
C'est l'appel enchanté d'un voleur amoureux.
Un dormeur de seize ans appelle de bouées
Que nul marin ne lance au dormeur affolé.
Un enfant reste droit contre le mur collé.
Un autre dort bouclé dans ses jambes noués.
*
J'ai tué pour les yeux bleus d'un bel indifférent
Qui jamais ne comprit mon amour contenue,
Dans sa gondole noire une amante inconnue,
Belle comme un navire et morte en m'adorant.
Toi quand tu seras prêt, en arme pour le crime,
Masqué de cruauté, casqué de cheveux blonds,
Sur la cadence folle et brève des violons
Égorge une rentière en amour pour ta frime.
Apparaîtra sur terre un chevalier de fer,
Impassible et cruel, visible malgré l'heure
Dans le geste imprécis d'une vieille qui pleure.
Ne tremble pas surtout, devant son regard clair.
Cette apparition vient du ciel redoutable
Des crimes de l'amour. Enfant des profondeurs
Il naîtra de son corps d'étonnantes splendeurs,
Du foutre parfumé de sa queue adorable.
Rocher de granit noir sur le tapis de laine
Une main sur sa hanche, écoute-le marcher.
Marche vers le soleil de son corps sans péché,
Et t'allonge tranquille au bord de sa fontaine.
Chaque fête du sang délègue un beau garçon
Pour soutenir l'enfant dans sa première épreuve.
Apaise ta frayeur et ton angoisse neuve,
Suce son membre dur comme on suce un glaçon.
Mordille tendrement le paf qui bat ta joue,
Baise sa tête enflée, enfonce dans ton cou
Le paquet de ma bite avalé d'un seul coup.
Etrangle-toi d'amour, dégorge, et fais ta moue!
Adore à deux genoux, comme un poteau sacré
Mon torse tatoué, adore jusqu'aux larmes
Mon sexe qui te romps, te frappe mieux qu'une arme,
Adore mon bâton qui va te pénétrer.
Il bondit sur tes yeux; il enfile ton âme
Penches un peu la tête et le vois se dresser.
L'apercevant si noble et si propre à baiser
Tu t'inclines très bas en lui disant: "Madame"!
Madame écoutez-moi! Madame on meurt ici!
Le manoir est hanté! La prison vole et tremble!
Au secours, nous bougeons! Emportez-nous ensemble,
Dans votre chambre au Ciel, Dame de la merci!
Appelez le soleil, qu'il vienne et me console.
Étranglez tous ces coqs! Endormez le bourreau!
Le jour sourit mauvais derrière mon carreau.
La prison pour mourir est une fade école.
*
Sur mon cou sans armure et sans haine, mon cou
Que ma main plus légère et grave qu'une veuve
Effleure sous mon col, sans que ton cœur s'émeuve
Laisse tes dents poser leur sourire de loup.
O viens mon beau soleil, ô viens ma nuit d'Espagne
Arrive dans mes yeux qui seront morts demain.
Arrive, ouvre ma porte, apporte-moi ta main,
Mène-moi loin d'ici battre notre campagne.
Le ciel peut s'éveiller, les étoiles fleurir,
Et les fleurs soupirer, et des prés l'herbe noire
Accueillir la rosée où le matin va boire,
Le clocher peut sonner: moi seul je vais mourir.
O viens mon ciel de rose, O ma corbeille blonde!
Visite dans sa nuit ton condamné à mort.
Arrache-toi la chair, tue, escalade, mords,
Mais viens! Pose ta joue contre ma tête ronde.
Nous n'avions pas fini de nous parler d'amour.
Nous n'avions pas fini de fumer nos gitanes.
On peut se demander pourquoi les Cours condamnent
Un assassin si beau qu'il fait pâlir le jour.
Amour viens sur ma bouche! Amour ouvre les portes!
Traverse les couloirs, descends, marche léger,
Vole dans l'escalier, plus souple qu'un berger,
Plus soutenu par l'air qu'un vol de feuilles mortes.
O traverse les murs; s'il le faut marche au bord
Des toits, des océans; couvre-toi de lumière,
Use de la menace, use de la prière,
Mais viens, ô ma frégate une heure avant ma mort.
*
Les assassins du mur s'enveloppent d'aurore
Dans ma cellule ouverte au chant des hauts sapins,
Qui la berce, accrochée à des cordages fins
Noués par des marins que le clair matin dore.
Qui grava dans le plâtre une Rose des Vents?
Qui songe à ma maison, du fond de sa Hongrie?
Quel enfant s'est roulé sur ma paille pourrie
A l'instant du réveil d'amis se souvenant?
Divague ma Folie, enfante pour ma joie
Un consolant enfer peuplé de beaux soldats,
Nus jusqu'à la ceinture, et des frocs résédas
Tire d'étranges fleurs dont l'odeur me foudroie.
Arrache on ne sait d'où les gestes les plus fous.
Dérobe des enfants, invente des tortures,
Mutile la beauté, travaille les figures,
Et donne la Guyane aux gars, pour rendez-vous.
O mon vieux Maroni, ô Cayenne la douce!
Je vois les corps penchés de quinze à vingt fagots
Autour du mino blond qui fume les mégots
Crachés par les gardiens dans les fleurs et la mousse.
Un clop mouillé suffit à nous désoler tous.
Dressé seul au dessus des rigides fougères
Le plus jeune est posé sur ses hanches légères
Immobile, attendant d'être sacré l'époux.
Et les vieux assassins se pressant pour le rite
Accroupis dan le soir tirent d'un bâton sec
Un peu de feu que vole, actif, le petit mec
Plus émouvant et pur qu'une émouvante bite.
Le bandit le plus dur, dans ses muscles polis
Se courbe de respect devant ce gamin frêle.
Monte la lune au ciel. S'apaise une querelle.
Bougent du drapeau noir les mystérieux plis.
T’enveloppent si fin, tes gestes de dentelle!
Une épaule appuyée au palmier rougissant
Tu fumes. La fumée en ta gorge descend
Tandis que les bagnards, en danse solennelle,
Graves, silencieux, à tour de rôle, enfant,
Vont prendre sur ta bouche une goutte embaumée,
Une goutte, pas deux, de la ronde fumée
Que leur coule ta langue. O frangin triomphant,
Divinité terrible, invisible et méchante,
Tu restes impassible, aigu, de clair métal,
Attentif à toi seul, distributeur fatal
Enlevé sur le fil de ton hamac qui chante.
Ton âme délicate est par de là les monts
Accompagnant encor la fuite ensorcelée
D'un évadé du bagne, au fond d'une vallée
Mort, sans penser à toi, d'une balle aux poumons.
Élève-toi dans l'air de la lune ô ma gosse.
Viens couler dans ma bouche un peu du sperme lourd
Qui roule de ta gorge à tes dents, mon Amour,
Pour féconder enfin nos adorables noces.
Colle ton corps ravi contre le mien qui meurt
D'enculer la plus tendre et douce des fripouilles.
En soupesant charmé tes rondes, blondes couilles,
Mon vit de marbre noir t'enfile jusqu'au cœur.
Oh vise-le dressé dans son couchant qui brûle
Et va me consumer! J'en ai pour peu de temps,
Si vous l'osez, venez, sortez de vos étangs,
Vos marais, votre boue où vous faites des bulles
Ames de mes tués! Tuez-moi! Brûlez-moi!
Michel-Ange exténué, j'ai taillé dans la vie
Mais la beauté, Seigneur, toujours je l’ai servie,
Mon ventre, mes genoux, mes mains roses d'émoi.
Les coqs du poulailler, l'alouette gauloise,
Les boîtes du laitier, une cloche dans l'air,
Un pas sur le gravier, mon carreau blanc et clair,
C'est le luisant joyeux sur la prison d'ardoise.
Messieurs je n'ai pas peur! Si ma tête roulait
Dans le son du panier avec ta tête blanche,
La mienne par bonheur sur ta gracile hanche
Ou pour plus de beauté, sur ton cou mon poulet....
Attention! Roi tragique à la bouche entr'ouverte
J'accède à tes jardins de sable, désolés,
Où tu bandes, figé, seul, et deux doigts levés,
D'un voile de lin bleu ta tête recouverte.
Par mon délire idiot je vois ton double pur!
Amour! Chanson! Ma reine! Est-ce ton spectre mâle
Entrevu lors des jeux dans ta prunelle pâle
Qui m'examine ainsi sur le plâtre du mur?
Ne sois pas rigoureux, laisse chanter matine
A ton cœur bohémien; m'accorde un seul baiser...
Mon Dieu je vais claquer sans te pouvoir presser
Dans ma vie une fois sur mon cœur et ma pine!
*
Pardonnez-moi mon Dieu parce que j'ai péché!
Les larmes de ma voix, ma fièvre, ma souffrance,
Le mal de m'envoler du beau pays de France,
N'est-ce pas assez monseigneur pour aller me coucher
Trébuchant d'espérance.
Dans vos bras embaumés, dans vos châteaux de neige!
Seigneur des lieux obcurs, je sais encore prier.
C'est moi mon père, un jour, qui me suis écrié:
Gloire au plus haut du ciel, au dieu qui me protège
Hermès au tendre piéd!
Je demande à la mort la paix, les longs sommeils,
Les chants des Séraphins, leurs parfums, leurs guirlandes,
Les angelots de laine en chaudes houppelandes,
Et j'espère des nuits sans lunes ni soleils
Sur d'immobiles landes.
Ce n'est pas ce matin que l'on me guillotine.
Je peux dormir tranquille. A l'étage au dessus
Mon mignon paresseux, ma perle, mon jésus,
S'éveille. Il va cogner de sa dure bottine
A mon crane tondu.
*
Il paraît qu'à côté vit un épileptique.
La prison dort debout au noir d'un chant des morts.
Si des marins sur l'eau voient s'avancer les ports
Mes dormeurs vont s'enfuir vers une autre Amérique.
Я не скажу вам сейчас, что вы будете читать. Чтобы не портить эффект для тех, кто прочтет это в первый раз. Да и не в первый тоже. Читайте вслепую, читайте, не зная, чего ожидать. Так будет лучше. Честным будет предупредить, правда, что слабонервным под кат лучше не заходить. Равно как и людям с комплексами. Так тоже будет лучше. :)
Как шар сухой травы по плитам мостовой,
По пыльному двору катает сердце ветер,
И мрамор оплела лазурь, как будто ветка,
В ночи открылась дверь – мой дом, спаситель мой.
И привкус табака, и мертвый соловей,
Испуганный зрачок, искривленные губы,
И сжавшийся кулак грозил небесной глыбе,
И вот твое лицо лежит в руке моей.
Мне кажется, оно картонной легче маски
И тяжелее, чем в руках ростовщика
Ворованный брильянт. В слезах твоя щека,
И ветка надо лбом, словно плюмаж на каске.
Ты – греческий пастух. Суровые черты
Трепещут в глубине моих ладоней жадных,
Твой нос – как птичий клюв с мазками крови ржавой,
Твой рот – могильный холм, твои глаза – цветы.
Зловещей чистоты алмазная игра,
Кто волосы твои запорошил звездами,
Кто увенчал твой лоб терновыми шипами,
Каких эпилепсий ты мученик и раб?
Скажи, что за беда твой взгляд заволокла
Отчаяньем таким, что выше не бывало,
И боль скривила рот, как вдовье покрывало,
Накинутое на лицо и зеркала?
Не надо нынче петь о лунном короле,
Стань, мальчик золотой, принцессою прекрасной,
Мечтающей в ночи о поцелуе страстном.
Нет, лучше юнгой стань на быстром корабле.
На мостик корабля ты вечером взойдешь
И тихо запоешь "Ave Maria Stella",
Под взглядом матросни пленительное тело
Заставит трепетать пронзительная дрожь.
Войти в тебя... гляди, как жезл поднялся.
На палубе гурьбой стоят матросы ваши,
Держа кулак в штанах и голову задравши,
Любуясь, как вонзен рангоут в небеса.
Откуда ты метешь, о королевский отпрыск,
Снег на листы страниц в твоей немой тюрьме?
Нет, ты не человек, ты торжество, ты отблеск,
Петух, поющий смерть! Фантом, живущий вне!
На войлочных ногах охранник, как гиена,
Подкрадется в ночи, нам преграждая путь.
А где-то, говорят, есть жаркая Гвиана,
Будь проклята она. Благословенна будь.
О нежность кандалов, ласкающих до дрожи!
О небо над тюрьмой, о милость палачей,
Прозрачность ранних утр, безумие ночей,
Обритая башка, тепло атласной кожи.
Давай мечтать о нем, плечах его литых,
Огромном, словно мир, жестоком и неверном.
Он обнаженных нас замкнет в своих тавернах,
На жарком животе меж бедер золотых.
Пленительный самец, как статуя, сложенный,
Чье семя окропит гвоздику и левкой,
Вот он твою ладонь берет своей рукой
И на бедро кладет, и ждет, завороженный.
Вкус грусти на губах! И терпкая печаль,
Растущая во мне, бессильная, как ярость!
Прощайте навсегда, возлюбленные ядра!
Мой дерзкий, мой хмельной, мой злой, и ты –прощай.
Не надо, мальчик, петь, оставьте свой задор,
Ты в деву превратись, послушайся, не мешкай,
Или ребенком стань, давно во мне умершим.
Меня еще тогда не разрубил топор.
Прекрасное дитя, вот мы с тобой вдвоем,
Склонись мне на постель, возьми его губами,
Впусти в себя, и он горячими толчками
Тебе расскажет о возлюбленном твоем.
Вот он поет о том, что больше никогда
Наездник молодой тебя не одолеет.
О мне б твое лицо, и круглые колени,
И шею нежную, о мне б твои года!
Украсть твою лазурь в зловещих пятнах крови,
Как воинство на смотр, я б смерти все собрал,
И собственную смерть, как статую ваял,
Чтоб это был шедевр на пьедестале-кроне.
Торжественный рассвет, ром, сигаретный дым,
Табачный ореол, тюремщики шеренгой
Парят в моей тюрьме. Здесь царствует один
Тот арестант-фантом с набухшею ширинкой.
Мелодия живет на сумрачной земле,
Как сутенера крик, протяжный, потрясенный,
Как каторжника вой, отчаянно-влюбленный,
Как висельника рев, взлетевшего в петле.
Так спят в шестнадцать лет и молятся во сне
Спасительной ладье, спасательному кругу,
Но ни один матрос им не протянет руку.
А рядом с ним другой спит, прислонясь к стене.
Ты видишь тех рантьерш? Послушай-ка, остынь,
Притворщик-лицедей, и, усмехнувшись горько,
Ты просто подойдешь и перережешь горло
Какой-нибудь из тех зажравшихся гусынь.
А как сойдет с небес железный всадник хмурый,
Невозмутим, как Бог, чуть различим во мгле,
Ты оказавшись с ним на выжженной земле,
Не бойся, не дрожи перед его прищуром.
Гранитная скала на шерстяном ковре,
Кулак прижат к бедру, вы слышите, идет он,
Его безгрешна плоть, и взгляд его наметан,
Он выберет тебя, как принято в игре.
Достанется ему прекраснейший юнец.
Как робок ты еще, неловкий недотрога.
Но успокой свой страх, уйми свою тревогу,
И в рот возьми его, как мальчик – леденец.
Впусти, как в темный храм, вглубь горла твоего
Мой воспаленный жезл, не дай ему пощады,
Покусывай, целуй, возьми его за щеку,
Глотай, и извергай, и отвергай его!
Чуть отстранись, взгляни, я все тебе отдам,
Он, устремясь вперед, твою пронзает душу,
Увидев, как он тверд, прекрасен и послушен,
Ты, низко поклонясь, скажи ему: "Мадам!"
Послушайте, Мадам! Здесь невозможно боле!
Здесь призраки живут! Тюрьма-фантом парит!
На помощь, мы летим! Ты всех нас забери
В небесный свой покой, благодаренье Богу!
Ты солнце позови, пускай укажет путь.
Всех петухов – под нож! Всех палачей – в колодцы!
За прутьями тюрьмы день злобно усмехнется:
Тюрьма – чтоб умереть. Запомнил? не забудь.
Нет у меня брони. И ненависти тоже.
Стою, незащищен, одетый в легкий плащ,
А над воротничком – полоска белой кожи,
Чтоб именно сюда поцеловал палач.
О солнце надо мной! Испанской ночи тяжесть!
Войди в мои глаза – они умрут с зарей.
Войди в мою тюрьму и дверь мою открой,
И уведи меня скитаться и бродяжить.
Проснутся небеса и травы поутру,
И птицы запоют, и лепестки прогнутся,
И черные луга росою захлебнутся,
И колокол пробьет. Лишь я один умру,
Приди ко мне сюда и в полночь разбуди,
Здесь обитаю я, приговоренный к смерти,
Что хочешь вытворяй: ругай, кусайся, смейся,
Терзай зубами плоть... Но только лишь приди.
Здесь есть еще пока немного сигарет,
Здесь есть еще о чем нам говорить и плакать,
Зачем же, трибунал, ты отдаешь на плаху
Убийцу, красотой затмившего рассвет?
Любовь, приди ко мне, ты проскользни по-лисьи,
Минуя коридор и лестничный пролет,
Изящней, чем пастух, и легче, чем полет
Подхваченных огнем осенних желтых листьев.
Сквозь стены проберись, охрану разбуди,
Взметнись по проводам, спустись по водостоку,
Молись и матерись, отдайся злу и року,
Хотя б за полчаса до смерти, но приди.
А в камере моей, открытой пенью сосен,
Под колыбельную медлительной реки
Качаются у стен пустые гамаки,
Их некогда сплели усталые матросы.
Развей же этот бред, мой утешитель – ад,
Где, к радости моей, прекрасные драгуны
Достали из штанов тяжелые бутоны,
И сокрушил меня их душный аромат.
Кто нацарапал здесь пленительную розу,
На гипсовой стене наш сокровенный знак,
Кто в камере упал на сгнивший мой тюфяк
И, утром пробудясь, меня не вспомнил сразу?
Придумай страшный жест, чем хуже, тем верней,
Кради детей, калечь, скрывайся от полиций,
Уродуй красоту и деформируй лица,
В Гвиану отправляй на каторгу парней.
О старый Марони, о нежная Кайенна,
Склоненные тела взволнованной братвы,
Он чей-то подобрал окурок из травы
И курит не спеша, чуть подогнув колено.
Средь сосен молодых, что устремились ввысь,
Средь папоротников посередине круга,
Он знает, возведут в священный сан супруга,
И терпеливо ждет, на локти опершись.
И старые коты спешат увидеть снова
Тот ритуал. И член ладонями обняв,
Хоть капельку росы, хоть искорку огня
Пытаются добыть из прутика сухого.
И паханы в кругу стоят, склонившись ниц,
Как перед алтарем. Не слышны разговоры,
Умолкли голоса и затихают споры,
И к небу поднялись окружья ягодиц.
Весь в жестах кружевных, как в платье подвенечном.
И, опершись плечом на сломанную ветвь,
Ты куришь. И летит дымок белесый вверх,
А каторжники все, как в танце бесконечном,
Вальсируя в траве, придут, чтобы забрать,
Отнять по-воровски у этих губ любимых
Сладчайшее кольцо взметнувшегося дыма,
Одно кольцо всего. О торжествуй, мой брат!
Стальное божество, невидимое, злое,
Стоишь, невозмутим и недвижим, пока
Поющая струна большого гамака
Не вознесет тебя, поднявши над землею.
И вот твоя душа с высоких гор глядит,
Поющая взахлеб, парящая, как в танце.
Здесь беглый арестант лежать в траве остался
Без мыслей о тебе и с пулею в груди.
Мой мальчик, воспари, и я с тобой сольюсь,
Мне важно, чтоб и здесь я оказался первым,
А на двоих один глоток тягучей спермы,
Чтоб оплодотворить супружеский союз.
Прижмись ко мне сильней, и я в тебя войду,
Дугою изогнись, и я лишусь рассудка
От счастья обнимать последнего ублюдка,
Какого только Бог мог сотворить в бреду.
Мой мраморный солдат бросается в геенну.
Испепели меня! я к гибели готов!
Ну что же вы, смелей, вылазьте из прудов,
Болот и грязных луж, отравлены гниеньем.
Погубленные мной! Придите же за мной!
Измученный Давид, я жизнь тесал, как камень.
Но красота, Господь, я ей служил – руками,
Плечами, животом и клеткою грудной.
В курятнике петух и жаворонок гальский,
Молочницы бидон и крона надо мной...
Все это ясный нимб над аспидной тюрьмой.
Еще квадрат окна и шум шагов по гальке.
Я вот он, господа! Когда придет конец
И голова моя с твоей на плаху ляжет,
Пускай потом она подкатится поближе
К тебе, к твоим плечам, мой ангел, мой птенец.
Трагический король с изломанной улыбкой,
Впусти меня в твои зыбучие сады,
Где ты дрочишь один, застывший у воды
И отражаясь в ней, зеленоватой, зыбкой.
В горячечном бреду, в неосторожном сне,
Я знаю, что любовь – всего лишь мальчик-призрак,
Что промелькнет в зрачке, как в замутненной призме,
Чей взгляд меня распял на каменной стене.
Не отвергай, когда звучит мотив святой
В языческом твоем цыганском сердце. Боже!
Я от тоски загнусь, коль не удастся больше
Прижать тебя к себе, накрыть тебя собой.
Прости меня, мой Бог, я прожил недостойно!
Но все же я страдал, и плакал, и тонул,
И с мукой покидал любимую страну,
Так может, хоть теперь, Господь мой, я спокойно
В твоих руках усну.
В чертогах ледяных, надежных, как броня,
В обители твоей. В смятении великом
Не я ли, мой Отец, тебя восславил криком:
"Да будет вечно бог, что пестует меня!"
Гермес с нежнейшим ликом,
У смерти я прошу, чтоб подарила ночи
Спокойных долгих снов, беззвездный небосвод,
И колокольный звон, и больше ничего.
Вот разве что еще гирлянду ангелочков
На елку в Рождество.
Еще не завтра я взойду на гильотину,
И к темным небесам не завтра вознесусь.
А выше этажом мой бог, мой Иисус
Не спит. Его ноги в подкованном ботинке
Я головой коснусь.
Спит мертвым сном тюрьма. И мы тревожно спим.
Спит рядом за стеной сосед мой – эпилептик.
А нашим морякам по бесконечной Лете,
Не просыпаясь, плыть к Америкам другим.
Имя стиха - “Смертник”. Автор - Жан Жене.
© «Чудо о розе. Смертник» (Перевод: с французского А. Смирновой.) СПб.: Инапресс. 1998, 304 стр.
Ну и для гурманов - оригинал.
Jean Genet. LE CONDAMNÉ À MORT
A la mémoire de Maurice Pilorge, assasin de vingt ans
Le vent qui roule un cœur sur le pavé des cours,
Un ange qui sanglotte accroché dans un arbre,
La colonne d'azur qu'entortille le marbre
Font ouvrir dans ma nuit des portes de secours.
Un pauvre oiseau qui tombe et le goût de la cendre,
Le souvenir d'un œil endormi sur le mur,
Et ce poing douloureux qui menace l'azur
Font au creux de ma main ton visage descendre.
Ce visage plus dur et plus léger qu'un masque,
Et plus lourd à ma main qu'aux doigts du réceleur
Le joyau qu'il convoite; il est noyé de pleurs.
Il est sombre et féroce, un bouquet vert le casque.
Ton visage est sévère: il est d'un pâtre grec.
Il reste frémissant aux creux de mes mains closes.
Ta bouche est d'une morte et tes yeux sont des roses,
Et ton nez d'un archange est peut-être le bec.
Le gel étincelant de ta pudeur méchante
Qui poudrait tes cheveux de clairs astres d'acier,
Qui couronnait ton front des pines du rosier
Quel haut-mal l'a fondu si ton visage chante?
Dis-moi quel malheur fou fait éclater ton œil
D'un désespoir si haut que la douleur farouche,
Affolée, en personne, orne ta ronde bouche
Malgré tes pleurs glacés, d'un sourire de deuil?
Ne chante pas ce soir les « Costauds de la Lune »!
Gamin d'or sois plutôt princesse d'une tour
Rêvant mélancolique à notre pauvre amour;
Ou sois le mousse blond qui veille à la grand'hune.
Et descend vers le soir pour chanter sur le pont
Parmi les matelots à genoux et nus tête
L'ave maris stella. Chaque marin tient prête
Sa verge qui bondit dans sa main de fripon.
Et c'est pour t'emmancher, beau mousse d'aventure
Qu'ils bandent sous leur froc les matelots musclés.
Mon Amour, mon Amour, voleras-tu les clés
Qui m'ouvriront ce ciel où tremble la mature
D'où tu sèmes, royal, les blancs enchantements
Qui neigent sur mon page, en ma prison muette:
L'épouvante, les morts dans les fleurs de violette....
La mort avec ses coqs; Ses fantômes d'amants...
Sur ses pieds de velours passe un garde qui rôde.
Repose en mes yeux creux le souvenir de toi.
Il se peut qu'on s'évade en passant par le toit.
On dit que la Guyane est une terre chaude.
O la douceur du bagne impossible et lointain!
O le ciel de la Belle, ô la mer et les palmes,
Les matins transparents, les soirs fous, les nuits calmes,
O les cheveux tondus et les Peaux-de-Satin!
Rêvons ensemble, Amour, à quelque dur amant
Grand comme l'Univers mais le corps taché d'ombres
Qui nous bouclera nus dans ces auberges sombres,
Entre ses cuisses d'or, sur son ventre fumant,
Un mac éblouissant taillé dans un archange
Bandant sur les bouquets d'œillets et de jasmins
Que porteront tremblants tes lumineuses mains
Sur son auguste flanc que ton baiser dérange.
Tristesse dans ma bouche! Amertume gonflant
Gonflant mon pauvre cœur! Mes amours parfumées
Adieu vont s'en aller! Adieu couilles aimées!
O sur ma voix coupée adieu chibre insolent!
Gamin ne chantez pas, posez votre air d'apache!
Soyez la jeune fille au pur cou radieux,
Ou si tu n'as de peur l'enfant mystérieux
Mort en moi bien avant que me tranche la hache.
Enfant d'honneur si beau couronné de lilas!
Penche-toi sur mon lit, laisse ma queue qui monte
Frapper ta joue dorée. Écoute il te raconte,
Ton amant l'assassin sa geste en mille éclats.
Il chante qu'il avait ton corps et ton visage,
Ton cœur que n'ouvriront jamais les éperons
D'un cavalier massif. Avoir tes genoux ronds!
Ton cou frais, ta main douce, ô môme avoir ton âge!
Voler voler ton ciel éclaboussé de sang
Et faire un seul chef d'œuvre avec les morts cueillies
Ça et là dans les prés, les haies, morts éblouies
De préparer sa mort, son ciel adolescent...
Les matins solennels, le rhum, la cigarette...
Les ombres du tabac, du bagne et des marins
Visitent ma cellule où me roule et m'étreint
Le spectre d'un tueur à la lourde braguette.
La chanson qui traverse un monde ténébreux
C'est le cri d'un marlou porté par la musique.
C'est le chant d'un pendu raidi comme une trique.
C'est l'appel enchanté d'un voleur amoureux.
Un dormeur de seize ans appelle de bouées
Que nul marin ne lance au dormeur affolé.
Un enfant reste droit contre le mur collé.
Un autre dort bouclé dans ses jambes noués.
*
J'ai tué pour les yeux bleus d'un bel indifférent
Qui jamais ne comprit mon amour contenue,
Dans sa gondole noire une amante inconnue,
Belle comme un navire et morte en m'adorant.
Toi quand tu seras prêt, en arme pour le crime,
Masqué de cruauté, casqué de cheveux blonds,
Sur la cadence folle et brève des violons
Égorge une rentière en amour pour ta frime.
Apparaîtra sur terre un chevalier de fer,
Impassible et cruel, visible malgré l'heure
Dans le geste imprécis d'une vieille qui pleure.
Ne tremble pas surtout, devant son regard clair.
Cette apparition vient du ciel redoutable
Des crimes de l'amour. Enfant des profondeurs
Il naîtra de son corps d'étonnantes splendeurs,
Du foutre parfumé de sa queue adorable.
Rocher de granit noir sur le tapis de laine
Une main sur sa hanche, écoute-le marcher.
Marche vers le soleil de son corps sans péché,
Et t'allonge tranquille au bord de sa fontaine.
Chaque fête du sang délègue un beau garçon
Pour soutenir l'enfant dans sa première épreuve.
Apaise ta frayeur et ton angoisse neuve,
Suce son membre dur comme on suce un glaçon.
Mordille tendrement le paf qui bat ta joue,
Baise sa tête enflée, enfonce dans ton cou
Le paquet de ma bite avalé d'un seul coup.
Etrangle-toi d'amour, dégorge, et fais ta moue!
Adore à deux genoux, comme un poteau sacré
Mon torse tatoué, adore jusqu'aux larmes
Mon sexe qui te romps, te frappe mieux qu'une arme,
Adore mon bâton qui va te pénétrer.
Il bondit sur tes yeux; il enfile ton âme
Penches un peu la tête et le vois se dresser.
L'apercevant si noble et si propre à baiser
Tu t'inclines très bas en lui disant: "Madame"!
Madame écoutez-moi! Madame on meurt ici!
Le manoir est hanté! La prison vole et tremble!
Au secours, nous bougeons! Emportez-nous ensemble,
Dans votre chambre au Ciel, Dame de la merci!
Appelez le soleil, qu'il vienne et me console.
Étranglez tous ces coqs! Endormez le bourreau!
Le jour sourit mauvais derrière mon carreau.
La prison pour mourir est une fade école.
*
Sur mon cou sans armure et sans haine, mon cou
Que ma main plus légère et grave qu'une veuve
Effleure sous mon col, sans que ton cœur s'émeuve
Laisse tes dents poser leur sourire de loup.
O viens mon beau soleil, ô viens ma nuit d'Espagne
Arrive dans mes yeux qui seront morts demain.
Arrive, ouvre ma porte, apporte-moi ta main,
Mène-moi loin d'ici battre notre campagne.
Le ciel peut s'éveiller, les étoiles fleurir,
Et les fleurs soupirer, et des prés l'herbe noire
Accueillir la rosée où le matin va boire,
Le clocher peut sonner: moi seul je vais mourir.
O viens mon ciel de rose, O ma corbeille blonde!
Visite dans sa nuit ton condamné à mort.
Arrache-toi la chair, tue, escalade, mords,
Mais viens! Pose ta joue contre ma tête ronde.
Nous n'avions pas fini de nous parler d'amour.
Nous n'avions pas fini de fumer nos gitanes.
On peut se demander pourquoi les Cours condamnent
Un assassin si beau qu'il fait pâlir le jour.
Amour viens sur ma bouche! Amour ouvre les portes!
Traverse les couloirs, descends, marche léger,
Vole dans l'escalier, plus souple qu'un berger,
Plus soutenu par l'air qu'un vol de feuilles mortes.
O traverse les murs; s'il le faut marche au bord
Des toits, des océans; couvre-toi de lumière,
Use de la menace, use de la prière,
Mais viens, ô ma frégate une heure avant ma mort.
*
Les assassins du mur s'enveloppent d'aurore
Dans ma cellule ouverte au chant des hauts sapins,
Qui la berce, accrochée à des cordages fins
Noués par des marins que le clair matin dore.
Qui grava dans le plâtre une Rose des Vents?
Qui songe à ma maison, du fond de sa Hongrie?
Quel enfant s'est roulé sur ma paille pourrie
A l'instant du réveil d'amis se souvenant?
Divague ma Folie, enfante pour ma joie
Un consolant enfer peuplé de beaux soldats,
Nus jusqu'à la ceinture, et des frocs résédas
Tire d'étranges fleurs dont l'odeur me foudroie.
Arrache on ne sait d'où les gestes les plus fous.
Dérobe des enfants, invente des tortures,
Mutile la beauté, travaille les figures,
Et donne la Guyane aux gars, pour rendez-vous.
O mon vieux Maroni, ô Cayenne la douce!
Je vois les corps penchés de quinze à vingt fagots
Autour du mino blond qui fume les mégots
Crachés par les gardiens dans les fleurs et la mousse.
Un clop mouillé suffit à nous désoler tous.
Dressé seul au dessus des rigides fougères
Le plus jeune est posé sur ses hanches légères
Immobile, attendant d'être sacré l'époux.
Et les vieux assassins se pressant pour le rite
Accroupis dan le soir tirent d'un bâton sec
Un peu de feu que vole, actif, le petit mec
Plus émouvant et pur qu'une émouvante bite.
Le bandit le plus dur, dans ses muscles polis
Se courbe de respect devant ce gamin frêle.
Monte la lune au ciel. S'apaise une querelle.
Bougent du drapeau noir les mystérieux plis.
T’enveloppent si fin, tes gestes de dentelle!
Une épaule appuyée au palmier rougissant
Tu fumes. La fumée en ta gorge descend
Tandis que les bagnards, en danse solennelle,
Graves, silencieux, à tour de rôle, enfant,
Vont prendre sur ta bouche une goutte embaumée,
Une goutte, pas deux, de la ronde fumée
Que leur coule ta langue. O frangin triomphant,
Divinité terrible, invisible et méchante,
Tu restes impassible, aigu, de clair métal,
Attentif à toi seul, distributeur fatal
Enlevé sur le fil de ton hamac qui chante.
Ton âme délicate est par de là les monts
Accompagnant encor la fuite ensorcelée
D'un évadé du bagne, au fond d'une vallée
Mort, sans penser à toi, d'une balle aux poumons.
Élève-toi dans l'air de la lune ô ma gosse.
Viens couler dans ma bouche un peu du sperme lourd
Qui roule de ta gorge à tes dents, mon Amour,
Pour féconder enfin nos adorables noces.
Colle ton corps ravi contre le mien qui meurt
D'enculer la plus tendre et douce des fripouilles.
En soupesant charmé tes rondes, blondes couilles,
Mon vit de marbre noir t'enfile jusqu'au cœur.
Oh vise-le dressé dans son couchant qui brûle
Et va me consumer! J'en ai pour peu de temps,
Si vous l'osez, venez, sortez de vos étangs,
Vos marais, votre boue où vous faites des bulles
Ames de mes tués! Tuez-moi! Brûlez-moi!
Michel-Ange exténué, j'ai taillé dans la vie
Mais la beauté, Seigneur, toujours je l’ai servie,
Mon ventre, mes genoux, mes mains roses d'émoi.
Les coqs du poulailler, l'alouette gauloise,
Les boîtes du laitier, une cloche dans l'air,
Un pas sur le gravier, mon carreau blanc et clair,
C'est le luisant joyeux sur la prison d'ardoise.
Messieurs je n'ai pas peur! Si ma tête roulait
Dans le son du panier avec ta tête blanche,
La mienne par bonheur sur ta gracile hanche
Ou pour plus de beauté, sur ton cou mon poulet....
Attention! Roi tragique à la bouche entr'ouverte
J'accède à tes jardins de sable, désolés,
Où tu bandes, figé, seul, et deux doigts levés,
D'un voile de lin bleu ta tête recouverte.
Par mon délire idiot je vois ton double pur!
Amour! Chanson! Ma reine! Est-ce ton spectre mâle
Entrevu lors des jeux dans ta prunelle pâle
Qui m'examine ainsi sur le plâtre du mur?
Ne sois pas rigoureux, laisse chanter matine
A ton cœur bohémien; m'accorde un seul baiser...
Mon Dieu je vais claquer sans te pouvoir presser
Dans ma vie une fois sur mon cœur et ma pine!
*
Pardonnez-moi mon Dieu parce que j'ai péché!
Les larmes de ma voix, ma fièvre, ma souffrance,
Le mal de m'envoler du beau pays de France,
N'est-ce pas assez monseigneur pour aller me coucher
Trébuchant d'espérance.
Dans vos bras embaumés, dans vos châteaux de neige!
Seigneur des lieux obcurs, je sais encore prier.
C'est moi mon père, un jour, qui me suis écrié:
Gloire au plus haut du ciel, au dieu qui me protège
Hermès au tendre piéd!
Je demande à la mort la paix, les longs sommeils,
Les chants des Séraphins, leurs parfums, leurs guirlandes,
Les angelots de laine en chaudes houppelandes,
Et j'espère des nuits sans lunes ni soleils
Sur d'immobiles landes.
Ce n'est pas ce matin que l'on me guillotine.
Je peux dormir tranquille. A l'étage au dessus
Mon mignon paresseux, ma perle, mon jésus,
S'éveille. Il va cogner de sa dure bottine
A mon crane tondu.
*
Il paraît qu'à côté vit un épileptique.
La prison dort debout au noir d'un chant des morts.
Si des marins sur l'eau voient s'avancer les ports
Mes dormeurs vont s'enfuir vers une autre Amérique.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2009-01-25 11:50 am (UTC)Спасибо Рэми, я давно его искала. %)
no subject
Date: 2009-01-27 06:43 am (UTC)no subject
Date: 2009-01-25 02:12 pm (UTC)no subject
Date: 2009-01-27 06:42 am (UTC)Если бы мы хотели совсем играться с общностью трех времен нужно было бы еще и Маргарет Тэтчер туда припахать, но не будем путать божий дар с яичницей. :)
На все письма отвечу как починю на ноуте Линукс, упавший после очередного апгрэйда. Все в моей жизни противится процессу осовременливания, даже ноут. :)
no subject
Date: 2009-01-27 08:58 pm (UTC)А еще Даша нашла параллель из серии не в бровь, а в глаз: с мифом об Иштар и Гильгамеше (интересно, Оскар Вильямович это случайно или специально?..), так что рангоут предлагаю все же оставить в качестве реквизита, чтобы пророк кидался им деффачке в бесстыжие глазки)))
а Линукс-то чините, чините, волшебство еще только начинается;)
no subject
Date: 2009-01-25 04:29 pm (UTC)Его лучше все-таки с выражением, вслух и в компании, мне кажется.
Кстати, я нашла другую оригинальную версию, и в той версии оно короткое и красивое, обычная такая лирика без пошлости вообще. Что-то здесь дело темное.
no subject
Date: 2009-01-27 06:35 am (UTC)Есть на французском больше чем одно произведение названное "Le condamné à mort". :)
no subject
Date: 2009-01-27 01:25 pm (UTC)no subject
Date: 2009-01-25 09:42 pm (UTC)no subject
Date: 2009-01-27 06:33 am (UTC)А ты "Богоматерь цветов" читала?
no subject
Date: 2009-01-27 05:58 pm (UTC)нет пока.